Свит мемориз.
Мы с Якуи бродим по снегу, нарываясь на неприятности. Алиса соглашается меня вписать, в память о том, что сама тоже когда-то жила на износ. И ей, в общем, приятно, когда по квартире носится кто-то совсем охуевший, но явно интересный. И она не против помочь, если ничего делать не нужно.
Алиса слушает аудиокнигу, самого свежего Пелевина и рассказывает своему мальчику, что новый Пелевин не такой, как старый. Хороший. Я внутренне смеюсь. Искренне не понимаю, чем эта тухлая ебала про сур, орков, допаминовый резонанс и Хенелору кардинально отличается от «Чапаева» или «Поколения», которые кто-нибудь регулярно да совал мне в руки в прошлом. Та же компиляция выхолощенных богемных разговоров.
Насколько нужно себя не уважать, чтобы национальным детским писателем сделать Лукьяненко, «современным прозаиком» — Пелевина, а философом — Дугина? Впрочем, после пизданутых прецедентов с Горьким и Булгаковым, уже не удивляешься.
Мальчик Алисы какой-то легендарный, но я столько повидал легенд, что позволяю себе даже не смотреть на него. Иду в ванную, с горьким удивлением обнаруживаю, что тело меня почти не слушается: волевой импульс растворяется где-то, не доходя до конечностей, хоть обкончайся от собственной серьёзности.
Часа через три, кое-как поворочавшись в воде, рассказываю об этом Алисе.
— Ещё бы, столько торчать. Странно, что ты, вообще, хоть что-то понимаешь и помнишь, — отвечает Арису, — Не грузись, кушай мивинку и идём с нами спать.